Правда, обжигающая льдом
Нельзя забывать голоса тех, кто пережил ужасное время с 8 сентября 1941 года до 27 января 1944 года. В разные годы мне приходилось беседовать с блокадниками, писать о них. Многих из них уже с нами нет. Живы единицы, и теперь необходимо, чтобы внуки и правнуки, читая эти строки, понимали, что наша общая история – это история их семей.
Читая старые интервью, перелистывая дневниковые записи той поры, останавливаюсь на самых трагических, обжигающих льдом страницах.
Феденька умирал, как взрослый…
Запись, страшнее которой, кажется, не бывает, из блокадного дневника Ангелины Крупновой-Шамовой, надо читать и перечитывать всем, кто ошибочно считает, что в рассказах о войнах всё и всегда чересчур…
«К началу блокады у меня было трое детей. Четвертый – Федор умер на 81-й день своей жизни, вслед за дочкой, которой было 8 лет, 9 месяцев и 15 дней... Умер Феденька, Федор Константинович. Я его взяла из яслей уже безнадежного… Умирал, как взрослый. Вскрикнул как-то, глубоко вздохнул и выпрямился. Я его завернула в одеяльце – конверт, очень красивое, шелковое, и понесла в милицию, где выписали похоронное свидетельство. Отнесла я его на кладбище, здесь же нарвала цветов, в землю его положили без гроба и закопали… Я даже не могла плакать…»
Этот дневник спустя много десятилетий после войны был найден в городе, пережившем блокаду, на краю помойного бака, и принесен мне в редакцию двумя стариками.
Сияние на Дороге жизни
Регулировщица Дороги жизни, 23-летняя Вера Ивановна Миловидова, поделилась необычными впечатлениями в своем дневнике военного времени: «Наше северное сияние зимой сорок второго года оказалось сильнее вражеских планов… Машины тогда по Ладоге шли в очень сильные морозы – сорок-пятьдесят градусов. Помню машину с погибшими ремесленниками – шинельки и фуражечки тоненькие, все до одного замерзли: ледяные, застывшие лица… А тут – небывалое: все началось с красного полукруга, небо как будто распахнулось. Пока северное сияние длилось, мы успели подумать о том, как страшно устали от войны…»
Вера Миловидова, сентябрь 1942 г.
Сердце метронома билось…
А вот страничка воспоминаний Елизаветы Курбатовой: «В Ленинградский Дом радио старшим техником я поступила в июле 1942 года. Состояла на службе там практически до конца войны. Одной из наших обязанностей было строго следить за тем, чтобы метроном не затихал ни на секунду. Выставляли мы его на определенный ритм. Сердце метронома, как сердце города, билось то часто («начинается артобстрел города»), то редко («в городе все спокойно»). Обычная, но очень нужная тогда работа… Пустые коридоры – в них эхом отдавался каждый шаг – почему-то и во время бомбежек казались надежнее…»
«Миша и Надя…»
Капитан Константин Овчинников много лет исследовал глубины Ладоги в тех местах, где проходила Дорога жизни, и убедился в том, что на дне лежит «Карфаген»… «Баржи тонули, машины проваливались под лед... Кроме полуторок, видел машины трехтонки – ЗИС-5 (как большой ЗИЛ), – рассказывает капитан. – Когда одну такую нашли, увидели, что целехонькая, колеса упругие, как будто вчера накачали… В другой обнаружили раритет – ящик водки 1942 года. Как потом оказалось, вполне пригодной для пития…
Как-то у полуторки был бампер особой конструкции, на руле выпилено: «Миша и Надя». Страшно представить, как, скорей всего, сложились судьбы этих людей…»
«Мы перестали бояться мертвецов…»
Из письма родным учителя физики 37-й ленинградской школы Варвары Однолетковой: «27 января 1942 года. С 8 сентября нас начали бомбить… Эвакуировали людей в малом количестве, все было организовано очень плохо. Детей возили не в ту сторону – в такие районы области, которые бомбили до приезда туда детей, и вскоре они были заняты…
Всё завалено трупами – худыми, голыми, застывшими в любых позах... Вот когда мы перестали бояться мертвецов.
Если это все переживем, выдержим, нам каждому будет по 120 лет. Вот какой у нас эксперимент, вы и представить себе не можете…»
«Наверняка бы не выжил, если бы не отец…»
Юнгой Балтийского флота Валентин Портнов стал еще в восьмилетнем возрасте, а потом на протяжении многих лет служил на Балтике, в 60–70-е годы прошлого века – на «Кирове», знаменитом крейсере.
«Я во время войны стал юнгой Балтийского флота, воспитанником морской роты. В самую страшную блокадную зиму, в январе сорок второго года, умерли, не выдержав страшного испытания голодом, мама и бабушка. Я остался один. Наверняка бы не выжил (уже не ходил), если бы не отец. Помню, как грохнула дверь, и вошел человек в полушубке, с вещмешком за спиной…
Отец был участником Таллинского перехода, а в то время, когда явился меня спасать, служил командиром стрелковой роты на форте Шанс. Об умерших близких и обо мне отцу сообщили соседи – даже не знаю как. Он посадил меня на санки и вез до КПП в Лисьем Носу, а потом на попутке – в Кронштадт. Меня поставили на довольствие, и задание боевое нашлось – наблюдать в бинокль за противником… Заметив вспышки, мы объявляли боевую тревогу…»
«Видела черные, как головешки, тела…»
Из воспоминаний Инны Пащенко (в девичестве Костецкой): «Работала в собесе. Принимала заявления от родных погибших, ходила по домам выяснять, живы ли люди… Мародерство было, но все-таки в основном народ помогал друг другу, иначе вряд ли бы выстоял город…
Когда дед Саша (музыкант в мирное время) принес клей и собирался его варить, я сказала: «Не надо, кишки склеятся». Он не стал, и через день, 13 марта 1942 года, умер. Мы обмыли его, одели в чистое, завернули в простыню и отвезли в морг возле моей школы. Я думала, что никогда не узнаю, где его похоронили, – ходили обычно к блокадному мемориалу на Серафимовском кладбище, но в 2012 году по архивным документам нашли его на Пискаревском кладбище».
Правда, обжигающая льдом
Из дневника Михаила Бихтера (1881–1947) – музыканта, пианиста, дирижера, профессора Консерватории, некогда работавшего со многими знаменитыми оперными певцами (аккомпанировал самому Шаляпину):
«2/X – 1941. Я очень виноват перед своим роялем: обижаю его каждый день, вынужденно тренируя движения рук. Заставляю его звучать не для музыки. Единственным оправданием служит то, что цель тренировки – изучение жизни, реакций… Стараюсь все же не делать его наковальней для пальцев-молотков…
15/III 1942. Сегодня нам, как никогда и в жизни, и в искусстве, необходима правда – пусть даже и обжигающая льдом и холодом…»
Евгения ДЫЛЕВА