Батюшка-байкер Вячеслав Харинов: «Настоящий путешественник – тот, кто ближе к дороге»
– Вы много лет путешествуете на мотоцикле. Считаете ли вы ваши мотомаршруты паломничеством?
– Все наши поездки на мотоциклах – это паломничество, а ездим мы в основном к местам боев и воинских захоронений. Можно, как это делают многие туристы, сесть в экскурсионный автобус и смотреть по сторонам через стекло. Созерцать, любопытствовать, но внутри не иметь сакрального – того, что табуировано и не девальвируется ни в каких случаях. А можно сесть на байк и подвергнуть себя испытанию. Тогда это становится не просто туризмом, а именно паломничеством, потому что ты пропускаешь через себя и этот путь, и дождь, и ветер. Но главное – ты едешь к святыням. Для меня, помимо религиозных святынь, есть культурные и социальные. Это те самые «отеческие гробы», о которых писал поэт, и они – святыни однозначные, а значит, объекты паломничества.
«У нас в сезон 20 выездов по Ленинградской области, и если бы люди ездили вместе с нами, то узнали бы много интересного и нужного об истории родного края. Для нас каждый сезон – новое открытие. Места, которые ты проезжал сотни раз и думал, что там ничего нет, раскрываются своими судьбоносными историческими событиями, важными для всей нашей страны. Иногда можно проехать на мотоцикле, а иногда надо пройти, как сделал один из моих товарищей, Сева, пешочком 30 километров, переходя вброд реки. Тогда любовь к родной земле приобретает другие очертания…»
– Вероятно, человек путешествующий, турист далеко не всегда открывает для себя святыни?
– Это непредсказуемо. Ты можешь ехать по Золотому кольцу, зайти в древний храм с барочным иконостасом – и тебя осенит, в какой стране ты живешь, с какой верой и историей. А можно жизнь прожить, так и не осознав этого. Момент сакральности может быть разным. Я, например, никогда не пойду в открытые ходы египетских пирамид, потому что это хоть и сакральное место, святилище, но не моя святыня, не моя традиция. Пирамиды впечатляют, интригуют, но это не мое. Вместе с тем путешествие в Египет позволяет по-особому открыть для себя местных коптов, которые одними из первых в истории человечества приняли христианство и оставили нам в наследство потрясающие памятники письменности и мысли. Оказалось, что они мне очень близки, и я совершал путешествие по пустыне, когда это было возможно, хотя и тогда там уже стояли блокпосты, раздавалась стрельба. К слову, можно считать это примером настоящего паломничества.
– Приходилось ли вам бывать в сербской столице Белграде, на Новом кладбище, где находятся известные мемориальные комплексы и памятники в честь погибших во время Первой и Второй мировых войн?
– Нет, туда мы не добрались. А вот сербы к нам едут… С Балканами связано очень много интересного, и у нас есть большие планы по восстановлению исторических фактов и забытых имен участников Первой мировой. Например, сейчас одна из моих сестер-учениц занимается сбором исторических фактов о воспитанниках Духовной семинарии тех лет: студентах, которые должны были стать священниками, пошли на войну и погибли. Великая Отечественная война не дает нам такого богатого материала – к тому времени духовные школы уже были закрыты, а система духовного образования разрушена. Правда, есть информация о священниках (будущих и в сане), которые уходили на фронт, у меня даже целый музей, посвященный им, образовался. Но Первая мировая в этом смысле – феномен. Она крепко связана с патриотическими чувствами – прямым продолжением религиозных. Места, с ней связанные, безусловно, достойны внимания наших современников, паломников.
– А какие места в Ленобласти, связанные с Великой Отечественной войной, для вас особенно значимы?
– Мы построили Александро-Невский храм в Апраксине (Мгинское городское поселение) в память о погибших в ходе Синявинской наступательной операции. По скромным подсчетам, речь идет о почти 300 тысячах человек. В храме увековечены имена павших. Когда обсуждались вопросы, связанные с его интерьером, я настоял, чтобы внутри все было максимально торжественно и богато: с водопадом иконостаса, лучшими академическими живописными работами, отражающими блеск и роскошь культурной и художественной жизни России, разъясняющими, почему за стенами храма, в ржавой воде Синявинских болот, солдаты считали своим долгом умереть. За что? Именно за такую Россию.
– Рядом с храмом Успения Божией Матери в селе Сологубовка, восстановленным в 2003 году, находится немецкое кладбище. Это тоже история.
– Когда я начал заниматься возрождением обители, еще не знал, что у подножия этого храма лежат около трех тысяч немецких солдат. Мы с мертвыми не воюем. Если совершались военные преступления, то об этом мы говорим. Но по семи правилам милости внешней похоронить усопшего – христианский долг, и призывание милости к падшим – в христианской традиции. Это кладбище – косвенное свидетельство нашей победы, а то, что мы позволили похоронить врагов своих, – свидетельство нашего великодушия. Для нас это не сакральное место, но оно священно для многих немцев. Как-то раз я видел: стоит старик-монах на могиле брата. Выяснилось, что в юности он был праздным гулякой, а брат, который лежит в русской земле, хотел стать священником, но был призван на войну. И тогда гуляка понял, что он должен прожить жизнь и за брата. И вот монах, впервые за долгие годы покинувший свою обитель, поехал в паломничество, чтобы найти эту могилу. Седовласый человек стоял под дождем и плакал, прикасаясь к имени, выбитому на надгробной плите. Война вторгается в жизнь людей, не спрашивая, хотят ли они идти убивать.
Для нас же отеческими гробами остаются захоронения советских солдат в Берлине, Будапеште, других городах. «Как много их, ребят хороших, лежать осталось в темноте...» Это по-настоящему понимает только фронтовик. Мой отец говорил об этом с теми чувствами, на которые, например, я не способен. Он мог говорить, только пропустив рюмочку-другую, о тех, кого оставил на поле боя, не похоронив, потому что сам выползал с оторванной ногой… Теперь захоранивать останки солдат, что до сих пор на полях войны, приходится мне. Я не претендую на высоту тех чувств. Но те истории, которые я слышал от отца, будучи маленьким мальчиком, вошли в мою плоть и кровь, и то, чем я занимаюсь, совершенно не случайно. В известном смысле это ответ на завещание отца.
– Вас называют батюшкой-байкером, и это уже стало штампом. Вас это не задевает?
– В штампах ценности нет – посмотрите на штампованные вещи. Я все равно остаюсь священником. А мотоцикл – это наследие детства в деревне, это, может быть, какие-то древние корни, связанные с паломничеством, рыцарством, верховыми. Это сплав инжиниринга и дизайна, редкостный и красивый. Для меня мотоцикл – средство передвижения, возможность ощущать себя частью пейзажа. Молекулы воды водоемов, пыльца растений, ароматы, ветер, запах самой дороги – всё через тебя проходит.
Как говорят, виноград впитывает в себя не только солнце, но и кровь земли, поэтому вина разнятся по местам произрастания лозы. Разность дорог и стран, их вкус и самобытность по-настоящему ощущает тот, кто максимально приближен к дороге. Конечно, можно и пешком ходить, но тогда мало успеешь. И на скорости интенсивность поглощения выше. На коне тоже можно, но по многим дорогам сейчас на коне не поедешь. И потом я офицер запаса, военный священник, и для меня эти технические средства передвижения не являются чем-то особенным.
Беседовала Евгения ДЫЛЕВА
Фото: группа ВК «Свято-Георгиевское Сестричество»