Русский хоррор: как ведьмы и упыри могут вытеснить американские страхи

Русский миф, с его лешими, домовыми и упырями, веками жил рядом с человеком, проникнув в его повседневность, отмечает поэт Анна Долгарева. Она считает, что именно на этой богатой основе можно создать мировой шедевр литературы ужасов, который сможет потеснить американский и японский хоррор.

Страх, который лечит

«А зачем нам вообще хоррор? Ужаса, что ли, мало в нынешней жизни», – спрашивает Долгарева, чтобы тут же объяснить: литература ужасов помогает людям справляться с тревогами. «Качественная литература ужасов, не «низкая», а «высокая», как раз и трансформирует ужасы, переводя их из подсознания в сознание: какое-то время тебя больше беспокоит бабайка под кроватью, чем ипотека под 21%», – иронично замечает она.

Долгарева вспоминает, как переживала смерть близкого человека, запоем читая литературу ужасов. По её словам, такие книги способны отвлекать и успокаивать, чего не скажешь о кино. «Кинематограф, кстати, работает не так: выпукло показанные сцены ужаса и насилия будоражат сознание, расшатывая его и повышая тревожность, вместо того чтобы перевести ее в другое, понятное русло», – уточняет автор.

Миф, который жив

По мнению поэта, основа для создания уникального русского хоррора уже есть – это долгий союз языческих верований с бытом деревни. «Домовые, лешие, водяные, русалки так вплетались в ткань бытия человека на протяжении многих веков, что стали соседями – <…> опасными, но вполне договороспособными. И если соблюдать правила, вполне можно с опасностью справиться и вполне мирно сосуществовать», – пишет Долгарева. А вот колдуны и упыри в русском мифе всегда представляли абсолютное зло. И вместе с тем сказки неизменно рассказывают о победе над этим злом.

Автор напоминает, что русская мифология глубже, чем может показаться. «Достаточно почитать сборник того же Афанасьева, чтобы выяснить, что похождениями Иванов-царевичей русский миф не ограничивается», – замечает она. Даже в ХХ веке этнографы фиксировали рассказы деревенских жителей о мертвых, которые возвращались к живым.

Русский миф, подчеркивает Долгарева, оказался живучее западного: индустриализация заставила его отступить, но он выжил в сказках, песнях и даже колыбельных. Она с иронией отмечает, что многие русские дети с раннего детства учатся жить со страшным: «Что такое песня про серого волчка, который укусит за бочок, как не детская страшилка? Или: "Бай, бай, люли, хоть сегодня умри " <…> мотив детской смерти в колыбельных призван уберечь ребенка от настоящей смерти. Это ведь ужасы, с которым русский человек привыкает жить с детства».

Литература, которая ждёт своего часа

Однако, несмотря на богатую основу, жанр хоррора в современной русской литературе почти не развит. «На этом поле работают лишь два автора: Шамиль Идиатуллин, который всем хорош, но работает с татарской историей и верованиями, а следовательно, это не совсем русская мистика, которой не хватает, и Дарья Бобылева», – сетует Долгарева.

Она считает, что русскому мифу нужно творческое переосмысление, пока живы деревенские сказители и их былички не стали музейными артефактами. «Нуждается в том, чтобы наше страшное было бережно сохранено в современном художественном тексте», – уверена поэт.

Русский хоррор, по мнению Долгаревой, – это не только способ рассказать о страхе, но и возможность заявить о русской культуре на мировой арене и «вытеснить на мировую обочину американского «короля ужасов» и составить достойную конкуренцию японским неомифам».

«Еще жива эта генетическая память русского человека, привыкшего жить бок о бок с запредельным. И это может дать старт мощной большой литературе», – подводит итог она.