Top.Mail.Ru

Заёмная жизнь

75-летие Прорыва блокады - состоялось. По этому случаю публикуем на сайте текст, который в интернете появляется впервые. Эта статья - выбор редакции. Личная история. Начинается так: "У меня есть один документ. Это свидетельство о смерти четырёхлетнего мальчика, выданное в феврале 1942 года. В нём поставлены моя фамилия, мое имя и мое отчество. Это мой брат, который умер от голода. А мне, родившемуся после войны, дали его имя".

Как-то я разговорился с одним своим старым знакомым, человеком  вполне благополучным.  Потом,  размышляя  над  нашим  разговором  (о  котором  речь  и  пойдет  ниже), я понял, что сказанное им складывается в единый монолог. Пусть мой знакомый простит меня, но я попытаюсь воспроизвести его мысли. Итак...

«Ты знаешь, сейчас много говорят о блокаде. Но меня в этой, порой натужной пафосности, с шествиями и концертами, митингами и обедами, всё время  что-то  смущает.  Знаешь,  я  мало  кому  говорил  об  этом.  Но  у меня  есть  один  документ.  Это  свидетельство  о  смерти  четырехлетнего мальчика, выданное в феврале 1942 года. В нем поставлены моя фамилия, мое имя и мое отчество. Это мой брат, который умер от голода. А мне, родившемуся после войны, дали его имя.

Согласись,  не  у  каждого  человека  есть  такая  бумажка.  Когда  смотришь на неё и думаешь: ты это или не ты, жив ты или умер? Редко, конечно, но иногда такое приходит в голову. Что не только я, но все мы живем, в сущности, не своей, а заёмной жизнью. Что вместо нас и наших детей должны были бы по-настоящему жить другие — они, умершие от голода дети. Может быть, им удалось бы сделать жизнь лучше, чем её сделали мы. Поверь, я не идеалист, не моралист. Но всё вокруг было бы другим при них — просто чище, ухоженнее. Люди были бы культурнее, что ли.

Я ведь  —  послевоенный  питерский  ребенок.  Годам  к  семи-восьми  я  уже  слышал  многое и  знал  о  блокаде  почти  всё.  Не  задумывался,  конечно,  над  разговорами  старших  —  детское сознание  пластично.  Это  потом стали  делать  "страшные"  открытия. Не люблю я, кстати, когда о них говорят. Ведь никто из тех, кто делает эти открытия, сам никогда не голодал. И я никогда не голодал. Просто я однажды почему-то представил  себе,  что  может  чувствовать  четырехлетний  мальчик  с  моей фамилией,  моим  именем,  моим  отчеством.  Что  он  может  чувствовать, умирая от голода. А потом вдруг подумал еще об одном: а что чувствовал, умирая от голода, четырехлетний советский пацаненок, когда коммунисты устроили голодомор? А еврейский — в душегубке? А армянский, когда ему разбивали голову в 1915 году? Нет, я понимаю, что жить с такими мыслями нельзя — запросто свихнуться можно. Но и жить без этого — тоже нельзя.

А все эти шествия и торжества я игнорирую. Во-первых, потому, что помню  послевоенную  ситуацию.  Когда  для  хлынувших  в  Ленинград людей слова "блокадник", "дистрофик", "доходяга" были форменными ругательствами, оскорблениями. Кто сегодня об этом помнит? А сегодня они (те, кто так ругался, и их сытые дети) устраивают торжества.

А во-вторых, знаешь, я как-то оказался в этот день на Пискаревке. И стал  невольным  свидетелем  того,  как  какие-то  партийцы  ругались, кто из них пойдет к могилам вперед со своим партийным флагом. Мне так противно редко когда в жизни было. Политику  и  политиков  я  не  люблю.  Все  они  тоже  занимают  не  свое место. Но после всего, о чем передумаешь, очень сильно начинаешь не любить всех тех козлов, которые доводят детей до голодной смерти, до душегубок... Да что говорить...

Я думаю, не надо бы устраивать торжественных шествий, парадов и прочих  костюмированных  представлений  с  фейерверками.  Просто молча,  без  толкотни  прийти  на  могилы  и  помянуть  тех  несчастных.

И понять, что у них не оказалось ни малейшего шанса прожить свою жизнь. Я думаю иногда, что если бы хоть какая-то часть людей в такой день поняла, что вот им-то жизнь шансы дала, а они их упустили, то всё могло пойти по-иному. А может быть, и нет. И все это просто от того, что и мы стареем.

Ладно,  хватит  сантиментов.  Жизнь  всё  равно  другая.  Давай-ка  заглянем в заведение, выпьем первую молча, в память того мальца, а вторую, чокаясь, чтобы всем козлам пусто было».

И мы зашли.

Теги: