Пожалуйста, только живи
«Голоса Победы» (цикл интервью) звучали на страницах «Общей газеты» накануне 75-летия Победы в Великой Отечественной войне, весной 2015 года. В интернет-версии публикуется впервые.
Вячеслав Васильевич в составе 91-го отделения танковой бригады выполнял задачи на Брянском и Воронежском фронтах, позднее переименованных в 1-й Украинский. Принимал участие в Курской битве, в освобождении Киева, взятии Берлина, освобождении Праги...
Его заслуги отмечены Орденом Отечественной войны I степени, Орденом Красной звезды, медалью «За боевые заслуги», медалью «За освобождение Праги», медалью «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». В феврале 2015 года в Георгиевском зале московского Кремля президент России Владимир Путин вручил Панфилову юбилейную медаль «70 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов». Помимо боевых заслуг, Вячеслав Васильевич многого добился в личной жизни — он глава большой и дружной семьи, давший жизнь 2 сыновьям, 4 внукам и 8 правнукам.
— Какой военный день стал для Вас самым памятным?
— Особенно запомнился, конечно, первый бой. Помню, как привезли нас в Кобылинские леса под Тулой в 91-ю отдельную танковую бригаду. Учения шли день и ночь, подготовка велась очень активно, а какая агитация была! Помню, как выступал на комсомольском собрании, как распалялся, что хочется пойти в бой. А уж немцев как ненавидел! Потому что, когда меня призвали, уже 7 человек в нашей семье погибло. Так вот были мы на Брянском фронте, и наша разведка донесла, что 4 июля немцы начнут наступление. Наступление началось, но нас ввели в бой только 13 июля 1943 года. И, знаете, когда засвистели пули над головой, когда стали рваться снаряды, тогда всеми пылкие речи, все мои чаяния и надежды, которые я высказывал на комсомольских собраниях — разлетелись в прах! Страх был неимоверный. Шли в атаку с плачем, а обратно ведь не побежишь! Идёшь, а справа у товарища руку оторвало, слева — убило солдата... Я был пулемётчиком на РПД, командир взвода мне скомандовал, чтобы я перевязывал раненых. И вот я то одного перевязал, то другого, а пока перевязываю — немного отстаю. Вокруг трава высоченная и мокрая после дождя — ничего не видно. С собой пулемёт мощнейший, стрелять бы, а сил нет даже голову поднять. Вот таким был первый бой. Из взвода в 20 человек — десятка не стало. Первые бои были самые тяжёлые: пока освоился, пока привык, пока увидел, что далеко не всех убивает... Наша бригада за период с 13 июля по 18 августа 1943 года освободила около 150 населённых пунктов, все сожжённое было. И наш последний бой уже в Курскую битву вошёл.
— О чём думали после первого боя?
— Тяжёлые были мысли. На момент вступления в бой в роте было 65 человек, а к 18 августа осталось 4. Это были мои товарищи, те, с кем я обучение проходил... Помню, что когда потом уже мы шли по Украине, так там немцы отступали, бежали от нас, и мы просто-таки маршем двигались! Вышли на Букринский плацдарм, а 21 сентября уже форсировали Днепр — как раз в день моего рождения. Река широченная, быстрая! Тут нам досталось. До 10 атак в день было! Немцы пьяные лезут под наши пулемёты. Ночь наступила, а перед нами поле, полное трупов немецких. Как только ветер в нашу сторону подует — страшный запах разложившихся трупов! Помню, как мы такой ночью полезли за трофеями. У немцев рюкзаки были хорошие, а в них все необходимое, вплоть до носового платочка. И вот по паре-тройке этих рюкзаков мы забирали. А, бывает, сапоги у немца сдерёшь, а они ну совершенно не подходят! Нога туда никак не идёт, подъем не тот, вероятно, совершенно другая структура тела.
— Когда страшнее всего было?
— Самый тяжёлый момент был, когда меня ранило, и я чуть не погиб. Это была ночь с 31 декабря 1943 года на 1 января 1944 года. Тогда я всю ночь пролежал в снегу в одной телогрейке. Мы прикрывали, когда наши войска отходили из Житомира. Нашу бригаду вывели из оврага, а за ним — ровное ровное поле! Ясно было видно, что перед нами наступала пехотная дивизия. Наших трупов — навалом, все поле ими усеяно и снегом припорошено. Мы начинаем нести потери, танки горят, скирды соломы горят. Настал день, вышло солнце, стало тепло, снег начал таять. А мы в атаку-то в валенках пошли, они промокли, ногам холодно стало. А к вечеру опять заморозило — весь день отбивались. Стемнело рано. И вот, наконец, почувствовалось, что немцы начали отходить. Мы дошли до немецкой траншеи, и тут они нас начали забрасывать гранатами. Если бы день был — я бы увидел и увернулся, а тут в темноте мне граната прямо в левую ногу и попала (15 осколков до сих пор сидит). Наши дальше пошли в атаку, а я лежу. И ведь ранило меня возле самой траншеи, где немцы сидят. Попробуй-ка, крикни своим, каждый немец рад будет тебя прикончить. Я отполз немного, забрался под снесённую башню нашего подорванного танка, там подостлал плащ-накидку, снял брюки, перевязал себе рану. Чувствую, что у меня сильного кровотечения нет, значит, большие кровеносные сосуды не задеты — обрадовался! Но идти не могу — трещина в кости. К утру начал терять сознание. И вот смотрю: кто-то идёт, штык болтается. Я из-под этой башни с великим трудом выползаю. Вижу, это наша девушка инструктор идёт, а с ней старый солдат! Она меня сразу перевязала, и, помню, все повторяла — живи, живи, живи. Потом меня отправили на эвакуацию, затем на поезде в Курск. Там я лечился, а поскольку молод был — все моментально заросло. После этого меня сразу же на курсы младших лейтенантов 1-го Украинского фронта направили.
— Голодали?
— Нет, мы с таким не сталкивались, война-войной, а харч по распорядку. Всегда нормально кормили, особенно в танковой бригаде. А уж когда командиром взвода стал, когда воевали на территории Польши, Германии — так там совсем хорошо было. Поэтому те, кто в тылу работал — им подчас труднее было, чем нам на фронте. Ведь какой голод был! А мы на фронте этого не ощущали.
— С подлостями среди своих сталкивались?
— Иногда бывало, но очень редко. Вот когда мы в Германию вступили, был приказ Сталина: ни в коем случае женщин не насиловать! А у меня был подчинённый ездовой Фарафодов. Он старый был, возраста моего отца, у него дома 4 ребёнка осталось. И вот он изнасиловал женщину, а наши особисты узнали. Я ему говорю, делай что хочешь, но я тебя в пехоту перевожу. Так тот на коленях ползал: не посылайте меня в пехоту, 4 человека останутся сиротами! Иногда ещё издевательства встречались, но неизвестно было, кто их учинил. Если бы увидел, кто — расстрелял бы без разговоров. Я подлости не терплю сейчас и не терпел тогда. Но не могу сказать, что солдаты безобразничали. Я все-таки считаю, что большинство людей — очень хорошие.
— Бывали ситуации, когда становилось жалко противника?
— Нет, там ненависть была страшенная! Мы видели столько смертей, видели сожжённую Курскую дугу, разрушенные города. Мой отец погиб под Оршей! Какая могла быть жалость... Под Курском немцы убили нашего командира роты, так мы 30 человек взяли в плен и расстреляли! А я ведь добрый человек. Со временем уже, когда вступали в Германию, а немцы отступали — тут мы уже не обращали на них внимания. Они бежали — мы над ними смеялись. Но жестокости не было. Ещё был такой случай. Мы в Германии наступали. И вот идёт наша рота, а рядом едет машина, в ней полковник. И во время наступления этот полковник достаёт автомат и из своей машины убивает раненного немца. У меня ребята хорошие были в роте, боевые. Я говорю, ну-ка, давайте-ка этого умника вместе с его машиной в овраг. Потом обращаюсь к полковнику: ну-ка, пошли-ка со мной в атаку. А он сопротивляется, боится. Полковник из штаба, наверное, чтобы орден получить, убил этого немца. А потом выясняется, что это высокий чин — начальник оперативного отдела армии. Хорошо, что руководство за меня заступилось, иначе бы эта история для меня очень плохо закончилась. Но зато мне после и орденов не дали — ни за Эльбу, ни за Берлин. Всем давали — а мне шиш. Да и бог с ним! Жив остался — это главное.